Вихрь любви - Страница 46

— Это какие-то языческие предрассудки! — помутилась Ханна. — Я очень любила вашу маму, но некоторые цыганские обычаи мне не по душе…

Ханна ахнула, когда, склонившись над одним из сундуков, вытащила белую фарфоровую статуэтку всадника и собаки между ног вздыбившейся лошади.

— А вот это я помню! Ваша мама поставила ее на каминной полке в гостиной на старой ферме. Я буду не я, если не оставлю ее себе! — Ханна погладила коня по голове.

Нона задумалась. Ведь мама отдала ей кольцо, так почему бы, не оставить статуэтку Ханне? Не успела она подумать об этом, как ей показалось, будто по комнате пронесся шепот. Нет, ни для мамы, ни для них не будет покоя, пока все вещи не будут уничтожены! Она взяла из рук Ханны белую статуэтку, положила в сундук и закрыла его.

Вечером Нона с отцом погрузили сундуки на повозку и отправилась к полю у реки, где Гриффит Талларн когда-то с ожесточением рыл канаву. В нее они бросили все содержимое сундуков, кроме фарфора, который выбросили несколько дальше. На груду одежды, белья и на скрипку Гриффит выплеснул консервную банку парафина и бросил зажженный факел. Золотистые языки пламени поднялись к небу, а отец с дочерью молча смотрели на огонь. От костра в небо спиралью поднимался дым, напоминая фантастичные, призрачные фигуры. Неподалеку в отблесках огня сверкала груда фарфора и фаянсовой посуды. Побуждаемая каким-то первобытным чувством, Нона бросилась туда и начала топтать бесценный фарфор, дробя его на мелкие осколки.

Костер постепенно угасал, тени деревьев становились короче. Нона как бы чувствовала облегченные вздохи души ее матери, цыганки Фенеллы, увидевшей исполнение ее последней воли.

Когда все было кончено, она взяла отца за руку, и они вместе пошли в Пенгорран.

Осень окрасила в рыжевато-коричневые тона холмы и поля, горный ясень сбросил последние листья, а стремительные горные ручьи покрылись бежевой пеной.

В Пенгорране шла подготовка к осенним торгам, когда фермеры продают свой товар и подсчитывают годовой доход. Целыми днями Гвион с хозяином сновали по горам, переводя овец на низинные пастбища.

Нона с Ханной трудились на кухне, пропитанной пряными запахами. Они готовили угощение для многочисленных покупателей, ожидаемых завтра. На улице слышалось блеяние овец. Нона перестала шинковать яблоки для начинки пирогов и сказала:

— Если погода будет хорошей, нам потребуется еды не менее чем на сто человек, а если пойдет дождь, то всего лишь для небольшой горстки людей. Что сказал отец? Погода продержится?

— Он считает, что продержится, — ответила Ханна, месившая тесто.

— Отец хочет, чтобы я поехала с ним завтра на аукцион. Надо навести справки о ценах. Сегодня он покажет мне, как сортировать овец на лоты и как маркировать их в соответствии с их качеством.

— Это мужская работа. Место женщины здесь, на кухне! — Ханна поставила тесто на полку и накрыла его тряпкой. — Ваш отец теперь обращается с вами прямо как с сыном!

— Ну что ты, Ханна! Вот увидишь, я смогу помогать отцу, когда он совсем состарится, а потом и вовсе заменю его.

— Что за разговоры для молодой девицы! Вы выйдете замуж…

Нона покачала головой.

— Завтра вы не только будете единственной женщиной среди мужчин, что само по себе уже странно, но люди говорят…

— И что же они говорят?

Нона никогда не переставала удивляться, как Ханне, по горло занятой на ферме, удается узнавать все местные пересуды! Может быть, их собирает Гвион, а потом откровенничает с Ханной?

— Люди говорят, что вы то исчезаете, то появляетесь. Ваш отец вдруг уезжает в Лондон и привозит вас обратно. Всем это кажется странным. Огонь, который все видели издалека… перемены в вашем отце… А теперь вы хотите заняться мужским делом… Люди говорят, это чудачество…

— Да не обращай ты внимания на эти разговоры, Ханна! Ведь никто не знает, что недавно умерла мама. Пусть себе болтают… А что касается меня, — Нона вскинула голову, — я им докажу, что хозяйка тоже может быть хозяином!

— Нет, в этом доме происходит что-то странное! — проворчала Ханна, сильно хлопнув ладонью по сдобному тесту.

На следующее утро Нона помогала Ханне накрывать большой стол в кухне. Они резали огромный кусок запеченной филейной говядины и готовили бутерброды.

Когда стол был готов, Нона сбегала наверх и через несколько минут вернулась в вязаном крючком костюме теплого коричневого цвета, оттеняющем ее темные волосы и смуглую кожу.

— Разве можно в таком виде появляться на грязном иоле! — воскликнула Ханна, грохнув на стол стопку тарелок.

— А почему нет? Если я учусь управлять фермой, так что, я должна выглядеть кое-как? Я все-таки женщина!

Ханна покачала головой, а Нона, выйдя из дому, свистнула молодой овчарке по кличке Софи, дрессировкой которой она занималась последнее время.

Прямо держа голову, в струящейся юбке с Софи, бегущей за ней по пятам, Нона смело подошла к группе мужчин, собравшихся вокруг аукциониста. До нее донеслись обрывки разговора.

— Какую цену вы предлагаете? Вы, сэр… только взгляните на породу… таких прекрасных овец можно купить лишь в Уэльсе!

Все были поглощены торговлей, аукцион шел своим чередом. Результаты его были легко предсказуемы. Нона глазами поискала отца и встала рядом с ним. Когда толпа мужчин перешла к следующему загону, она заметила на себе любопытные взгляды и услышала тихий шепот. Ханна оказалась права. Ее появление действительно вызвало недоумение фермеров. Она решила не обращать на это внимания и подозвала Софи к ноге.